О персонаже:
«И если когда-нибудь встретишь его — убей»
Когда ему довелось родиться, Норвегия считалась новоиспеченным королевством, едва выбравшимся из-под крыла куда более влиятельной Швеции. Он никогда не думал, что его жизнь так повернётся: в ничем не примечательной семье потомственных ремесленников, прислуживающих людям искусства. Его отец занимался изготовлением красок, его дед занимался изготовлением красок, он и сам собирался заняться изготовлением красок. Куда податься, если всю жизнь только тому и учился? С завистью поглядывал на настоящих художников, на рисующих для самого короля, доставляя им изготовленный товар, но оставался никем — прислугой, пустым местом на фоне тех, чьи картины занимали главные стены в замковых залах.
Ему было двадцать пять, когда одно неверное движение уничтожило мастерскую. Её поглотило пламя. Дело было не в нечаянно упавшей на пол свече или разбитой масляной лампе, даже не в упавшей в ветхие бумаге спички. Он сам — пламя, дикое, неудержимое. Единственный уцелевший в этом трагическом происшествии, признанном поджогом. Именно тогда их род официально прервался, а когда-то считавшийся угрюмым и нелюдимым старший сын окончательно потерял связь с реальностью.
Он думал, что сошёл с ума. Бежал в леса — от самого себя, своего проклятия. Люди не могут подчинить себе огонь, на кончиках пальцев людей не пляшет пламя, они не способны выйти из горящего здания целыми и невредимыми, словно жар никогда и не касался их кожи. Всё это глупый сон. Он думал так снова и снова, прозябая в снегах, вот только ничего не менялось.
Он научился отгонять животных своим огнём, греться у костра, разводимого безо всякого огнива, выбрался в какую-то мелкую деревню далеко за чертой города. Он начал новую жизнь, стараясь понять — что он такое? Откуда этот странный, зверский голод, какой не могла утолить никакая еда?
В 1826-м он наконец-то родился по-настоящему.

«С большой силой приходит большая ответственность»
Уже спустя десяток лет ему удалось заметить, что с его телом ничего не происходит. Он умел приручать пламя, умел влиять на людей — ни один из них не мог устоять перед его прямым взглядом, умел искусно прятаться среди них и разыскивать тех, кто хоть немного походил на него. Всё ещё не имея понятия, что он и как это случилось, он предпочитал просто наслаждаться жизнью.
Норвегия сильно изменилась к 1851-му и он сам давно уже не мешал краски. Теперь он диктовал правила, он был художником — настоящим — и так же снисходительно, как смотрели когда-то на него, поглядывал на своих помощников и протеже. Нравилась ли ему воплотившаяся мечта? Человек, носивший чужое имя, занявший место какого-то мелкого мастера и вознесший его до небес своим собственным творчеством, не мог ответить на этот вопрос. В этой жизни всё ещё чего-то не хватало.
Мир менялся, он своими глазами видел как происходит индустриальная революция и знал, что ему придётся измениться вместе с миром. Нельзя вечно прятаться за чужими лицами, нельзя прятаться. В 1868-м, переехав в другой город и притворившись студентом, он наконец-то получил полное образование. Первое из того десятка, что у него ещё будут. Ему, увлеченному, заинтересованному и способному, было легко учиться — не только благодаря острому уму, но и благодаря хитрости. Он никогда не гнушался надавить на кого-то своей искусственной привлекательностью, не стеснялся обмана и краж. Он умел пользоваться всем, что попадало в поля его зрения.
На войне все средства хороши. Вся жизнь — война.

«Если не думать о политике, политика начнёт думать о тебе»
Ему никогда не нравилась война. В отличие от людей, которые, как выяснилось, не могли запомнить о таких как он дольше, чем на пять-десять минут, он видел и чувствовал как ведут войну — далеко не одним оружием. Он не избежал призыва, когда в 1914-м мир поразила первая мировая. И выжил только чудом.
Ему не повезло оказаться на территории Германии в те злополучные годы. Хотелось посмотреть мир, испытать себя в другой стране, хотелось разнообразия — и он его получил. Простой рядовой, по легенде — коренной немец, он мог в одиночку скомпрометировать чужой отряд своими незаурядными талантами. Мог, если тот состоял полностью из людей. Он давно уже знал, что такие как он по зубам ему далеко не всегда: многие из них сильнее, умеют обращаться животными или обладают такой выносливостью, что ему и не снилось. Именно потому он всегда играл от разума — хитрил, обманывал, строил ловушки.
Война исключением не стала.
И если кто-нибудь когда-нибудь спросил бы его, хочется ли повторить — он отказался бы, не задумываясь. Нет ничего глупее войны, способной уничтожить весь мир, если стороны не могут провести её гладко и незаметно, пожертвовав не миром, а бесполезными фигурами. Жаль, мироздание не задавало вопросов и в 1939-м началась вторая мировая.
Он был уверен, что сделал правильный выбор, осев в США, в прошлый раз избежавшего откровенного военного конфликта, но ошибся. На этот раз оказавшийся сержантом Джонсом в рядах армии штатов, он получил серьёзное ранение и едва не остался инвалидом. Его спасла далеко не современная медицина и своевременная помощь, а медсестра в госпитале, по стечение обстоятельств оказавшаяся таким же порождением как он сам.
Ей нравились его глаза; ему — её таланты. Девочка буквально поставила его на ноги своими исцеляющими способностями, а он спрятал её от только-только зарождавшихся на территории США Стражей. Медсестра со смутно знакомым лицом прожила с ним полтора года и лишь после этого выяснилось, что они оба — выходцы Норвегии, родились примерно в одну и ту же эпоху, да к тому же ещё и в одном городе.
Смышленая целительница оказалась его кровной младшей сестрой. У вселенной и Пустоты было своё, извращенное чувство юмора.

«Настоящая история начинается там, где осознаешь себя человеком»
Ему уже двести восемнадцать лет, но он всё ещё выглядит на двадцать пять — моложе и ярча большинства студентов, у которых преподаёт в последние несколько лет. Он сменил десятки, если не сотни имён, побывал в самых разных уголках мира, а сейчас известен миру под именем Грегор Бьёрнштад — художник, талантливый иллюстратор, преподаватель в одном из арт-колледжей Нью-Йорка. От этого имени стелится целая тщательно проработанная легенда: мистер Бьёрнштад — швед, экстерном закончивший школу и университет в родном Стокгольме, молодой талант и известный в узких кругах художник. Он переехал в Нью-Йорк четырнадцать лет назад, когда нынешней его личине по паспорту исполнился всего двадцать один год. Молодой и амбициозный, с ног до головы покрытый яркими татуировками, вызывающим пирсингом, он быстро нашёл себе подработку — аспирантом в арт-колледже, где в итоге и начал преподавать уже в двадцать три года.
Колледж — прекрасное место, спокойное, полное молодых умов и талантов. Грегор всегда любил рисовать, с годами его страсть вовсе не угасла, а разгорелась с новой силой, ему в какой-то мере даже нравилось демонстрировать другим свое мастерство, обучать их. Вот только работа в университете значила для него ещё и возможность утолить голод. Так уж сложилось, что молодые студентки, а временами даже и студенты, не могли устоять перед соблазном попытать счастья со своим молодым, неформальным преподавателем. И он никогда не был против. Его студенты были людьми, а он — очень специфическим порождением, и каждый раз, когда очередная наивная девочка оказывалась в его постели, уже через десять-пятнадцать минут она забывала об этом.
— Так вы хотите, чтобы я взяла дополнительный курс графики, профессор Бьёрнштад? — удивленно спрашивали они, не осознающие, от чего устали.
— Именно, дорогая, тебе не помешает, — он только улыбался. Он давно уже знал о том, что ему для поддержания собственной жизни и возможности хоть иногда использовать способности нужны такие контакты — сексуальная энергия делала его сильнее, позволяла жить так долго и так сладко как он жил все эти годы.
Вот только его спокойная, свободная жизнь значительно омрачилась после второй мировой. В отличие от первых ста пятидесяти лет, в последние полвека весь мир старался навязать порождениям свои правила, законы и условия. Грегор не считал себя животным или подопытным кроликом, обязанным вешать на себя чип — будь он сам на месте Стражей, обязательно ограничивал бы возможности порождений этими устройствами, однако те уверяли, что чипы применяются только для отслеживания и безопасности как окружающих, так и самих порождений. Он не верил. Общественные настроения, взятый политический курс ясно говорили о том, что мир не желает терпеть у себя под боком кого-то сильнее, могущественнее и ярче, чем они сами.
Людям стоило оставаться слепыми, тогда ничего этого не произошло бы. Однако сам он слепцом оставаться не желал.
Тщательно контролируя свои способности, искусно создавая иллюзию человеческой жизни, Грегор наблюдал за происходящим, подобно застывшему на краю паутины пауку. Он ждал, когда на горизонте событий появится хоть кто-то, способный сдвинуть дело с мёртвой точки. Пачкать руки самостоятельно мужчина не собирался, ему гораздо проще было найти кого-то достаточно отчаянного, озлобленного, чтобы попросту подтолкнуть его в нужную сторону.
Он привык обманывать, привык выходить сухим из воды. Глупо было потерять возможность жить в попытках создать лучшую жизнь. Какой в этом смысл?
Возможность подвернулась в 2009-м, когда горстка порождений оказалась непозволительно громкой и горячей для этого мира. Спрятавшись под чужой личиной, Грегор прибился к ним, не раздумывая. Среди них витали самые разные идеи, все они сходились в одном — нужно срочно что-то менять. Совсем юные предлагали устроить мгновенную революцию, часть даже не понимала, в чём соль — как идейный вдохновитель, Грегор давил на них мягко, складно и осторожно. Он не выбивался в лидеры, не пытался куда-то их вести — он просто слушал и подбрасывал дрова в этот костер, наблюдая как он медленно разгорается в то, что ныне известно как «Бездна».
Его жизнь продолжалось и даже сейчас, в свои тридцать семь по паспорту и двести восемнадцать по факту, Грегор продолжает преподавать в колледже. Вспоминая о некоторых своих студентах, он всегда помнит об одном: о том, который к его неприятному удивлению, оказался вовсе не человеком. О студенте особенном и вовсе не потому, что у того были все шансы стать отличным графиком, если бы он продолжил учиться. Его «глупое животное» отличалось от других тем, сколько сил вложил в него Грегор. Старался ли он когда-нибудь собрать вокруг себя людей? Нет. У него были знакомые, — среди порождений в том числе — с некоторыми из них он общался на протяжение нескольких десятков лет; была сестра — они виделись время от времени, только кроме второй мировой их ничто не связывало, разве что пара случайных связей; были даже ученики — не студенты, а настоящие протеже, каких он время от времени брал под своё крыло в прошлом. Этот здорово от них отличался.
У них было всё: от глупого романа между студентом и преподавателем до странного подарка — металлического ошейника; от дополнительных занятий до трогательного расставания, когда парень был отправлен под крыло только-только зародившейся Бездны. Видящий, ещё не Страж — не прекрасный ли экземпляр? Идеальный. Из него мог получиться отличный шпион для внедрения в такую назойливую организацию как Стражи. Грегор почти привязался к мальчишке, но чего стоит привязанность рядом с личным покоем? С возможностями? Ничего. Он не колебался, когда отдавал маленького, наивного видящего на растерзание, зная, что он превратится в настоящую бесчувственную машину.
Подростки — отличный материал.
За эти десять лет он наверняка вырос. Грегор почти не видел парня — лишь пару лет назад приметил краем глаза, в штабе Бездны. Забавно, что малыш стал гораздо старше, а он сам ни капли не изменился. Люди так быстро угасают.
В настоящее время Грегор Бьёрнштад не ведёт активной деятельности внутри Бездны, активно занимается своей художественной карьерой и за два года службы в церкви Пустоты добрался до поста кардинала. К счастью, никакие стражи и никакие власти не могли запретить простому профессору исповедовать ту веру, какую он считал нужной.
Если бы они знали, они запретили. Ведь именно Грегор был тем, кто натолкнул отца-настоятеля церкви на простую мысль: внутри порождений Пустоты больше, чем где-либо и их кровь станет отличным подспорьем для вознесения.
Его руки всё ещё кристально чисты.